Луис Лакаса, — что унёс в былое? Благодеяние его усмешки, открытость нарожденья и вхожденья, — Мадрид тех лет мне дал в друзья его и тайный героизм его усталой души! И вот теперь его не стало!.. Вновь обходя дороги там, где брезжит зима и нелюдимые просторы колючек, ежевики, Кордильер, — в моём краю колючем вспомнил я Альберто и его орлиный лик, — ваятеля с железными руками, который из отверженного хлама — из дрока, ржавых прутьев и корней — творил свою могучую Державу.…
Что я утратил, что утратили все мы, когда Назым упал, словно башня, словно голубоглазая башня, рухнул? Мне кажется иногда, что солнце ушло вместе с ним — ведь Назым был День, золотой сияющий День, исполнявший свой долг — разгораться вопреки кандалам и казням. Прощай, светоносный друг! Савич, само изящество, ты повсюду, от храма на Красной площади, до квартир близ Аэропорта, или в кварталах Арбата, таинственных и поныне, переливал вино моего Чили в гулкий бурдюк…
Сейчас, когда я снова попираю мои пески, Илья Григорьевич, в морщинах, — косматый Эренбург ко мне приходит, чтоб над моею жизнью потрунить и просветить меня на свой манер суровостью и разочарованьем, уверенностью, грустью и отвагой, а также — как же! — всем уютом дачи и сердца, неумолимого, как старый меч, на чьём эфесе выкована роза французская, как тайный знак кощунственной любви. Мой неудобный друг, мой старший брат, вот я иду, лишённый твоей колючей нежности, …
И вот ещё одна слеза скатилась в честь одного из них, в честь колокольника, в честь колокольчика и колокольни — хохочущий безумец, полномочный изобретатель, маг-циркач и маг поэзии, Кирсанов, Сёма, брат, — лишь несколько часов тому назад узнал я эту весть и не поверил, не верил, здесь, вдали, сейчас, не верю холодной этой вести, этой смерти, которая когтями ледяными впилась в твой ясно блещущий напев. Семён Кирсанов был моим весельем, весёлым хлебом, радостью делить…
И снова — ты, прямоугольный город, уму непостижимый и логичный, рождённый спешкой и войной, проросший из новоиспечённого цемента и вихрей окровавленного пепла, благословенный город чистой славы и смехотворных зданий, вознесённых, как вычурные торты в небеса, но вопреки всему ты существуешь, кишащая, трепещущая жизнь, о чудо город, который наделяет жизнью жизни и разрастается, подобно сельве, как коллективное приумноженье, поскольку верно, что стократ прекрасней простые…
Я столько раз плыл к дружбе, причаливал к отелям, дезинфицированным и холодным — покамест многократно не осел в «Национале», старом, как доброе развалистое кресло. Здесь прошлый век свечами озарял свой мрамор, зеркала, стыдливых нимф и золотых амуров, покуда невысокий бородач, весь заметённый новыми законами, не начал диктовать из этой комнаты декреты, чтобы солнце и луна, пшеница, сталь и школы переродились в этом старом мире. Так Ленин начал чистить жизнь планеты,…
Голуби посетили Пушкина, исклевали его задумчивость — статуя из серой бронзы беседует с голубями, терпеливая, как бронза, — нынешним птицам её не понять, уже другой язык у птиц, и с крошками Пушкина они летят к Маяковскому. Похоже, будто из свинца его статуя, похоже, будто отлита из пуль, — они не изваяли его нежность, лишь его статную гордость, — если он и впрямь разрушитель нежности, как же он жил среди фиалок, под светом луны, — любил? Вечно чего-то…
Есть час, когда спадает день, миг пепельного предостереженья, свет, словно рыба, бьёт хвостом, сухая влага сумерек стекает с башен: и я решаю — именно сегодня я должен в одиночку пройти по этим улицам — покинув стрежень Горького, растаять, стать привиденьем, проникнуть в старую Москву, брести по ветхим переулкам, между домиками, чьи окна в деревянных рамках, искусно вырезанных ножницами неба, крестьянскими руками, вот розовый, вот жёлтый, младенчески-зелёный и синий,…
Погодите, хочу поцеловать на прощанье Ахмадулину: мы в кафе, здесь темно, не споткнуться б о стулья; там, в том дальнем углу, — сиянье её волос, её прекрасный рот пламенеет подобно гранадской гвоздике, а эта лазурь, она льётся не сверху, а из её безрассудных глаз, глаз пантеры, что вышла из леса, держа в зубах соловья; это она, роза судеб, обернулась лунной цикадой, поёт непонятное проще простого, из волшебных колючек плетёт ожерелье, и повсюду она неприкаянна, словно…
Снег за моим окном налип на крышу, налип на дерево с листвою чёрной, отторгнув половину черноты. Уже увозят с мостовой сиянье. А там, вдали, на пашнях и дорогах, на руслах, на равнинах, на погостах, на стольких спящих и оторопелых, на стольких утомлённых, на казармах, госпиталях и школах — белизна, морозная распавшаяся роза, настолько бесконечно молчалива, едва жива, задумчиво чиста, то тихо затевает нежный танец, то, смертные взвивая острия, метёт их, как лучи жестоких…
Я знаю: сделаны не из умерших машины, стены и хлебопекарни, а если бы и так, то посудите — не фабрики приветствуют меня и грустью привечают в час приезда. Я маюсь теми, кто в меня вошёл, кто мне дарил ежеминутно солнце, кто одарил своим существованьем, а так, без них, — зачем мне героизм солдат и инженеров? Где улыбка, где живопись, связующая нас, где смех, где ясный хохот тех, кого я потерял в проулках этих и в этих временах, — в пространстве этом, где я остановился,…
В определённых водах, в неком царстве, в порту, деревне или городке, там или сям, нас дожидалась нежность. И мой вопрос к содружеству людскому: кончается ли этот минерал, запас души, или, подобно корню, подобно слитку, остаётся в недрах, или исчезнет с теми, кто исчез? И если то, что до сих пор гнездилось по уголкам, где обитали старцы, уже готово, не простившись с нами, уйти, — какая мука — приезжать и сталкиваться с массой новых масок, с потоком слов, которые…
Должно быть, нас не могут добудиться — и дремлем мы во времени дремотном, отвергнуть то, что ищет продолженья, — неукротимо вьющиеся травы — да, это так, и никуда не деться. К чему нам то, что заменить не сможет родной родник, любезное вино, хлеб сокровенный, бывший нашим хлебом, святые и несветлые обличья, которые от веку были нам присущи, но уже исчезли, смерклись, не потому, что умерли, а просто не стало их — и всё тут…
Остался вечер за окном «Арагви», как остановленный у входа парень, которого влечёт шашлык и хохот. Пусть скажут обо мне — он был поэт из поколения «Арагви». Запах барашка жареного — воздух мой, мои стихи — пунцовая капуста, пунцовое вино в грузинской чаше.
Здесь стекло из твёрдой воды советских нагорий. Древесину, свадебную сталь ножей, орбиту ложек, хлеб, расцветающий, словно роза, смуглые плоды и рис, множащийся, как свет, — всё творит и распределяет народ, суровый обнажённый Октябрь, который принялся за неизвестную истину, разросшуюся столь благоуханно и многолико, что достигла всех голодающих, переполнив мир хлебопекарнями. Столько раз была под снегом Красная площадь, столько раз чисто светилась под солнцем, открытая…
Здесь было столько крови, столько битвы а сколько вдумчивости и веселья! Что уносили реки? Снег и кровь. Чем были города? Золой и дымом. Но и тогда, среди руин, мерцали колосья пуль и молнии героев.
Воздух Европы и воздух Азии сталкиваются, разлетаются, обнимаются, перемешиваются в западне города: угольная пыль Силезии, винодельческое благоухание Франции, запах Италии с её жареным луком, дым и кровь, и гвоздики Испании — всё это приносят ветры, а вьюга тайги и тундры пляшет над степью, а воздух Сибири — чистая сила, ветер дикой звезды, необъятный ветер перемахивает через Урал и малахитовыми руками утюжит дома и пастбища, хранит в самой глуби сердца дожди, опадает…
Я, патриарх моего арауканства, кастилец по речи, свидетель Греко и его бедной родни, я, сын Аполлинера (и Петрарки), — я также и птица Василия Блаженного, живущая среди шутовских куполов, лукавых луковиц и редисок византийского огорода, среди видений икон них геометрии, я (который — ты) обнимаю это наследие, эту небесную добычу, я и ты, живущие в пределах древнего мира и новых миров, печально участвуем в слиянии противоречивых ветров, в сплочении движущегося времени.…
Глава 1 Я укушу вампира, чтобы сделать из вампира двойного вампира Подмосковное поместье рода Кузнецовых. Очередной замечательный день. По крайней мере для…
Глава 1 — В деревне сейчас около четырёхсот пятидесяти человек, и этой ночью мы сумели всех кое-как разместить. — Катя стояла над той половиной стола, где была развёрнута…
Глава 1 Отомстить бледной моли Скрипнула дверь, послышались быстрые шаги и шуршание листьев. И я сразу поняла — они близко! Догоняют! Сердце застучало…
Глава 1.1 Пахло старой сырой тряпкой. Что было очень странно, ведь Настася как раз на днях выкинула их все из моего ведра под ванной и заставила открыть упаковки с новыми.…
Annotation Привет, лысая обезьяна! Что? Удивлён, увидев пришельца? Ха! Поверь, лучше я, чем Рой чудовищ, пожирающий миры. Он, кстати, прилетит лет так через десять, и…
Глава 1 Скорая помощь приехала первой, что было очень кстати, восстановление объёма циркулирующей крови сейчас на первом месте, а полное заживление раны я завершу и сам,…
Глава 1 Над бушующими волнами Северного моря, прямо посреди грозовых туч, что были подобны тяжёлой, свинцовой крышке гроба, накрывшей всё сущее до самого горизонта, парил…
Глава 1 Прикрепленный Андропова, опоздав лишь на секунду, выстрелил почти одновременно с обезумевшей от горя вдовой. Ноги женщины подогнулись, она упала навзничь. В…
Глава 1 Глава 1 Утро за окном радовало солнцем и небольшим дождиком. Вот уж никогда бы не подумал, что тут в морозной Сибири в это время уже может быть тепло.…
Глава 1 Эта поездка должна была стать судьбоносной, счастливой и полной восторженного предвкушения. Не каждой девочке в её неполные четырнадцать лет выпадает честь посетить…
Глава 1 Собственно, сама зачистка разрушенного уровня тюрьмы Хранителя прошла, скажем так… обыденно. Титанов больше не встречалось, да и всё здесь было как-то запущено.…
Глава 1 Наёмника я почувствовал сразу. Когда он ударом ноги вышиб дверь моего номера, я его уже ждал. Кинжал метнул, не вставая с кровати. Зачарованная сталь сверкнула…
Глава 1 — Ди, доченька, ты пристегнута? — я старательно выруливаю с парковки, чудом не зацепив сверкающий на солнце «Кайен». Парковки — мой бич, я уже год за рулем,…
Глава 1 Один мудрец, которому я теперь очень хотел дать леща, сказал: «Бойся своих желаний!» Что тут ответишь? Накаркал, блин! Хотел поехать в столицу? Вот и поедешь.…
